Быть БИ

«Мой гендер — это мой крест» Квир и ЛГБТ-активист — о поисках себя

Источник: The Village

Людей, выпадающих из бинарной гендерной системы, то есть не гетеросексуальных и не цисгендерных, сегодня называют термином «квир». Они наряду с интерсексуалами и асексуалами попадают под категорию ЛГБТ+ или ЛГБТКИА. Однако слово «квир», обозначающее «странный», в русскоязычной среде не широко распространено, и его рекомендуется использовать, только если человек сам себя так называет. Частный случай квиров — гендерквиры, то есть люди, которые не могут причислять себя к мужскому или к женскому полу. Их восприятие себя постоянно меняется — за феминной фазой наступает маскулинная, которую может сменить андрогинная, а иногда невозможно четко определить, какая у человека фаза.

Москвич Марк в 18 лет понял, что является гендерквиром. До этого он не мог определиться со своей гендерной и социальной ролью и даже хотел сделать операцию по смене пола с женского на мужской, параллельно ища ответы на свои вопросы то в секте свидетелей Иеговы, то в Русской православной церкви. The Village поговорил с Марком о том, почему для определения себя ему не хватает бинарной гендерной системы и как в церкви отнеслись к его бисексуальности.

Лет в 14 мне понравилась моя подруга. До этого я влюблялся в мальчиков. Тогда мне стало страшно, что я лесбиянка. В 16 лет я понял, что бисексуален, и начал читать ЛГБТ-брошюры и статьи. Там я наткнулся на определение «бигендер» (бигендерами называют людей, которые совмещают в себе черты, ассоциируемые и с мужским, и с женским, то есть чьи самоощущение и самоидентификация подвижны. — Прим. ред.) и решил, что оно описывает как раз то, что со мной происходит. Очень долго я так и называл себя, но со временем понял, что моя идентичность не попадает в бинарную систему. Одновременно я знакомился с квир-людьми, читал про это. И в 18 лет решил, что квир — более точное определение для меня. Я чувствую себя не парнем и не девушкой, а кем-то промежуточным.

В детстве мне нравились и куклы, и машинки в равной мере. Я играл во дворе с мальчиками, в принципе, потому что там одни мальчики и были. В школе больше дружил с девочками. Правда, так сложилось, что в садике, школе и колледже со мной дружила пара человек, а остальные издевались. Мне было непонятно, из-за чего. Дети говорили, что я урод. Летом перед третьим классом я получил черепно-мозговую травму — на меня упала железка во дворе. Был ушиб головного мозга, кровоизлияние, делали операцию. Из-за этого резко упало зрение — сейчас минус семь. И, когда я пришел в школу наголо бритый, все стали надо мной издеваться. К концу учебного года меня избили всем классом, и я опять попал в больницу с сотрясением мозга. После этого меня задевали только словесно, но избиения продолжились в старших классах.

Чаще всего придирались к внешности, к тому, что я одеваюсь несовременно, бедно, слушаю не ту музыку. Тогда я слушал битлов. А моя семья была не то что бедная, просто форму мне выбирала в основном бабушка на свой вкус.

Про поиски гендерной идентичности

Я не могу сказать, что именно меня привлекает в том или ином гендере. Иногда мне казалось, что вот теперь-то я определился и буду в этой роли всю жизнь. Но потом гендер неожиданно менялся. Так что я подчеркиваю то феминность, то маскулинность, то андрогинность в зависимости от фазы. Когда наступает феминная фаза, мне хочется носить стереотипно женскую одежду, женственно выглядеть, характер и манера общения становятся более мягкими. У меня есть платья, одна юбка, но я ее почти не ношу. В последнее время я особенно полюбил красные губы и ногти. Когда была маскулинная фаза, я пытался самостоятельно качать пресс. В течение полугода принимал гормоны, чтобы подчеркивать в себе маскулинность, и думал о полном переходе с операциями и сменой документов, но потом у меня началась феминная фаза. Сейчас — андрогинность. Я мажусь «Андрогелем» — это тестостероновый гель, который я использую для маскулинизации тела и получения более андрогинного вида.

Паспортное имя я менял, но не на мужское или нейтральное, а на нравящееся мне женское. Друзья меня почти всегда называют Рэн — это имя подходит для любой фазы. А в интернете я Марк — это имя я взял, когда начал гормонотерапию и хотел окончательно социализироваться как мужчина.

В основном я говорю о себе в мужском роде, но для безопасности и когда общаюсь с людьми, которые не знают про то, что я квир, — в женском. «Оно» мне не подходит, не звучит.

На улице, кстати, ко мне несколько раз подходили и говорили: «Че ты так вырядился?» Один раз в электричке какой-то чувак прикопался: мало того, что «ты пидор» — «ты хохол» — у меня на рюкзаке украинская ленточка. Он вышел со мной в тамбур, но, когда понял, что я девушка, сказал: «Ой, извини, ну если б ты был парнем, ты же понимаешь, что я бы тебе…» Но я не чувствую себя изгоем среди своих друзей, у меня есть друзья из гражданского протеста.

Я периодически выхожу на акции оппозиции. Сначала я пришел в ЛГБТ-активизм. В 17 лет мы пошли с подругой на антифашистскую акцию, где присоединились к радужной колонне. Я состою в «Радужной ассоциации», «Яблоке» и «Левом социалистическом действии». Никакую действующую партию не поддерживаю в полной мере, но «Яблоко» мне наиболее симпатично. Мне нравился Немцов. Он либерал, но в целом его взгляды достаточно демократичные. Он помогал ЛГБТ-активистам — это, наверное, ключевой для меня момент. В Навальном я не уверен. Насколько я знаю, он про ЛГБТ ничего не говорил.

Я считаю, что гражданин должен быть неравнодушен. Меня не устраивает, что людей сажают, что у нас нечестные выборы. Я не думаю, что Путин может проиграть президентские выборы. Мне нравится идея ненасильственной смены власти. Майдан же получился!

Про поиски себя в религии

Я родился и вырос в Северном Тушине. Мы жили с мамой, бабушкой и дедушкой. Мама пила, скандалила с бабушкой, потом, когда мне было лет шесть, появился отчим, и через год родился братик. С мамой у меня были хорошие отношения… ну то есть я называю их хорошими. Но мне все говорят: как могут быть хорошие отношения, если мама пьет и бьет тебя? Поводом обычно было то, что она пьяная и ей не на ком сорваться. Потом утром она просила прощения.

В детстве бабушка водила меня в церковь, учила молитвам. Бабушка была очень верующим человеком, и, когда я на нее смотрел, я принимал как само собой разумеющееся то, что Бог есть, его надо любить. Меня не заставляли это делать. Один раз она привела меня на службу перед Пасхой, мы побыли там немного, и бабушка ушла, сказав, что не может больше стоять, а я возмущался: «Ну как же так, ну надо же до конца. Это же важно!»

Потом мама вступила в секту свидетелей Иеговы и перетащила меня туда с собой. Это было где-то с девяти до 16 лет. Мама попала туда из-за подруги-однокурсницы. А я нашел у мамы книгу, прочитал ее и согласился со всем, что написано. Там было, например, написано про иконы, что это идолопоклонство, а храм — в душе. Еще там было сказано: «воздерживайтесь от крови». И под этим понимали все, что связано с кровью: еду, переливание. У нас с мамой даже был спор, она считала, что это неважно, а я говорил: «Если мне понадобится переливание крови, ты ни в коем случае не переливай!» В секте говорили, что если при жизни вы пожертвуете собой ради Бога, то потом, когда будет воскресение всех людей, он вас отблагодарит. Я сразу сказал бабушке, что я больше не пойду в церковь, что там неправда. Я верил в секту даже больше, чем мама. Планировал к 18 годам стать проповедником.

В 16 лет я разочаровался в свидетелях и ушел из секты. Я тогда посмотрел фильм, в котором говорилось, что все религии произошли от язычества. На меня это произвело большое впечатление — я разочаровался не в свидетелях, а в религиях вообще. Но даже тогда я не разочаровался в фигуре Иисуса как учителя, наставника, я не сомневался, что Бог есть. Я остановился на пантеизме. Бог — это всё, Вселенная. После смерти ты становишься частью Вселенной. Я верю, что есть разные миры. Что мусульмане попадут к Аллаху, кто-то попадет к Будде, а я бы хотел попасть к Иисусу, если он действительно был. Мне бы хотелось верить, что он был. Для меня хождение в церковь не очень важно, потому что Бог в душе, молиться можно дома. Исповедь, причастие, другие обряды мне нравятся.

Я решил найти адекватного батюшку, стал спрашивать у знакомых, и меня привели в церковь Космы и Дамиана. С первым батюшкой не сошлось, он сказал, что надо принять тот факт, что я женщина, потому что так будет всегда. Он говорил, что мой гендер — это мой крест, что если я родился женщиной, то ей и останусь. Потом я пошел к другому батюшке из этой церкви, который был итальянцем. Он принял мою трансгендерность, сказал, что может причастить меня по новому имени, что церковь открыта для всех, даже для таких, как я. Потому что я спросил, есть ли мне здесь место. Но, когда я к нему ходил, у меня были рыжие волосы. А сейчас, после изменения имиджа (красные волосы, татуировка) я боюсь заходить в церковь. К тому же она находится далеко, и я никак туда не соберусь.

Про любовь

У меня были терзания насчет моей бисексуальности. Лет до 14 хоть у меня были перепады гендера, я все-таки думал, что я девушка, и, когда мне стала нравиться моя подруга, я молился, просил Бога, чтобы я ее разлюбил… Это было очень сложно. Свидетели Иеговы были категорично настроены к гомосексуальности: это грех, и надо бороться с ним в себе. В стандартном православии говорят то же самое, в принципе. А в самой Библии об этом нет ничего, кроме упоминания Содома и Гоморры. И я пришел к выводу, что Бог принимает всех, поскольку Бог есть любовь. Поэтому я стал искать христиан, которые не считают это грехом, и нашел.

Я признался подруге через много лет, что она мне тогда нравилась. Она была в шоке. Кстати, она стала свидетельницей на моей свадьбе, которая состоялась в сентябре. С теперь уже мужем мы вместе два года, встретились на предвыборной кампании. Мы познакомились в штабе, были оба активистами, работали в паре. Он в два раза старше меня, ему 44. Для меня не был принципиален возраст, моя первая любовь была его ровесником. Муж воспринимает меня так, как я себя воспринимаю, то есть квиром.

Сейчас я поступил в колледж на оптометриста (специалист по коррекции зрения с помощью очков и линз. — Прим. ред.). Мне в принципе всегда хотелось работать фельдшером на скорой помощи, но после девятого класса я не мог поступить в медицинский колледж и отучился на оператора связи. Я думаю, это желание связано с тем, что, когда у меня была травма, я мог умереть, но меня спасли, и у меня отложилось, что теперь мой долг тоже спасать людей.